Поиграю в доброго фея
тем более, что я этот цикл и так, и так собиралась писать.
Итак, Филипп остался жив
- Он… мадам… он…
-Что? Что?! Да говорите же!
- Мадам, мне больно сообщать вам это, но наш маршал погиб.
Она просыпается, как и в предыдущие ночи, с мокрыми от слез щеками, почти задыхаясь от рыданий. Внизу все еще слышны голоса, несмотря на то, что уже почти начало светать: Анжелике хорошо знаком предрассветный холод, который и приносит кошмары.
Несколько минут она ворочается в постели в попытках уснуть; на щеках постепенно высыхают и стягивают кожу слезы. Наконец, она поднимается, на ощупь закутывается в накидку, – босые ноги обжигает холодом, – и проскальзывает в коридор, в соседнюю комнату.
В комнате пахнет болезнью: потом, травами и сладковатой сонной настойкой на маке. Ла-Виолетт дремлет у окна; она добирается до кровати и присаживается на край. Кошмар остался в другой комнате, – а тут все по-настоящему.
- Как…как он?
- Спит, мадам. Мы должны были наложить лубки на руку, поэтому ему дали настоя, чтобы уменьшить боль… Господина маршала лучше не будить сейчас, поэтому, может быть, вы зайдете потом?
Анжелика не слушает. Сердце колотится в груди, как ошалевший от ужаса зверек, во рту отчего-то солоно и сухо, но руки, когда она несколько раз отстраняет лекаря от входа в палатку, не дрожат. Она просто должна его увидеть; она сможет держать себя в руках, разве ей не пришлось вынести столько тягот?
У самого входа в палатку Анжелика чуть не спотыкается о кучу окровавленного тряпья. Машинально отбрасывает его ногой и вдруг узнает кружевную рубашку, в которой Филипп был на обеде; рубашку, которую она гладила руками, когда они были вдвоем, после…
Она опускается на колени у низкого топчана. В ней словно живут две женщины – первая хладнокровно, как лекарь, смотрит, серьезны ли раны, вторая глубоко внутри дрожит и бьется от горя: нет, нет, только не снова, только не он, нет…
Его нельзя будить, вспоминает маркиза, и прикусывает губу – вот отчего, оказывается, соль во рту… Лихорадочно рассматривает лежащего в глубоком сне мужчину – сочащиеся кровью мелкие ссадины, белый лубок на правой руке.
- Филипп, - одними губами шепчет Анжелика. Поколебавшись, кладет руку на грубую простыню рядом с выглядывающей из лубка ладонью, которая ласкала ее несколько часов назаз – теперь тоже в ссадинах, перепечканные пеплом пальцы, сломанные ногти…
- Филипп.
Ступни немилосердно застыли на холодном полу. Анжелика, подумав, с ногами забирается на кровать, кутается в накидку. От окна достаточно света, чтобы разобрать лицо завернувшегося в одеяло мужа; она аккуратно трогает кончиками пальцев теплое одеяло рядом с его рукой.
- Это снова вы, мадам? – хрипловато бормочет Филипп. Сонно протягивает руку, уже аккуратней вложенную в лубок, и накрывает ладонь жены горячими пальцами.
- А кого еще вы тут ожидали увидеть, - так же негромко, чтобы не потревожить слуг, отзывается Анжелика. Слабый призрак их прежних перепалок – думала ли она, что будет с такой радостью ждать их?
- Вы замерзли, как мышь, - он неловко поворачивается, приподнимая одеяло, и она скользит в теплые недра кровати рядом с ним. Жар почти спал, она твердо знает, но сейчас его тело кажется ей обжигающе горячим. Она утыкается в шероховатое от заживающих царапин и ссадин плечо, пахнущее солью и потом, и кошмарный сон тает и растворяется в его тепле.
тем более, что я этот цикл и так, и так собиралась писать. 
- участник сейчас на форуме