|
адриатика
|
| постоянный участник
|
Сообщение: 1084
Зарегистрирован: 29.03.12
|
|
Отправлено: 05.11.15 17:11. Заголовок: Анжелика натянула пе..
Анжелика натянула перчатки, накинула капюшон и, быстрым взглядом окинув себя в зеркале, направилась к двери. Она уже потянулась к ручке, как дверь распахнулась, и на пороге возник запыхавшийся Флипо.
– Маркиза, вы никуда не едете. Амба!
– Что случилось? Ты отдал распоряжение седлать нам лошадей?
– Я хотел, но мне сказали, что вы не можете брать лошадей без разрешения. Ваш муж так велел.
– Что… как это? Мой муж… — пробормотала Анжелика, не веря своим ушам. – Ты сказал, что мы едем вдвоем?
– Нельзя, так мне сказал старший конюшенный, – пожал плечами паренек.
Анжелика не нашлась что ответить. Жестом она показала, что слуга может идти, и, едва за ним затворилась дверь, тяжело опустилась в кресло, чувствуя, как горят щеки. Какой все-таки негодяй Филипп! Так опозорить жену в глазах слуг! Скоро эта сплетня расползется по всей округе. Вот как рождаются легенды вроде той, что рассказывала ей когда-то Атенаис. Анжелика решительно поднялась — уступать она не собирается. В конце концов, загнав ее в угол, Филипп не оставил ей выбора, кроме как защищаться.
Когда она добралась до псарни, то заметила вокруг ограды внушительную толпу людей. Ла Виолетт, как всегда находившийся при хозяине, объяснил ей, что все они ждут, когда начнется церемония «собачьего супа».
– Господин дю Плесси милостиво разрешил смотреть всем желающим. Вам что-то нужно, госпожа?
– Когда церемония закончится, передай своему господину, что я его жду.
Ла Виолетт, быстро поклонившись, скрылся за решетчатой дверью.
Муж находился во внутреннем дворике псарни, служившим для выгула. Настало время кормления. Посреди двора было сложено угощение – освежеванные куски дичи вперемешку с потрохами. Внутри крытого загона слышался лай и возня — собаки, отчаянно воя, в нетерпении скребли лапами в двери. Филипп стоял рядом с кровавой массой, от которой шел еле заметный пар, вооруженный только хлыстом. Он поднял руку, и трое псарей одновременно отодвинули задвижки, выпуская свору наружу. Казалось, собаки вот-вот набросятся на еду, сметая все на своем пути, но приблизившись, они резко замерли по щелчку кнута. Скалясь и рыча, они рвались к вожделенному лакомству, не смея преодолеть невидимую преграду – железную волю хозяина — строптивые, ярые, но уже покорные ему. Мгновение, и Филипп отдал команду. Злобная свора, утробно воя, набросилась на угощение. Филипп, как обычно, отстранённо наблюдал за их грызней, сохраняя полную бесстрастность, лишь иногда вмешиваясь, когда спор за сладкий кусок грозил перерасти в свалку.
Анжелика наблюдала это зрелище через прутья решетки, разрываясь от противоречивых чувств так же, как когда увидела это впервые: каким прекрасным он казался ей – светлый ангел, среди этого животного безумия, оскаленных пастей, перепачканных кровью острых зубов, впивавшихся в свежую плоть. Терпкий запах псины, смешанный со сладковато-тошнотворным запахом потрохов вызывал у нее отвращение. И вместе с тем, глядя на мужа, молодая женщина испытывала какое- то постыдное вожделение, от которого она дрожала будто в ознобе. Но сейчас это еще больше усилило ее гнев.
Спустя какое-то время, Филипп вышел к ней. Несмотря на прохладную, хоть и солнечную погоду, он был без теплого плаща, держа шляпу под мышкой. Парик был слегка сбит на бок, а руке, затянутой в перчатку, муж сжимал хлыст.
– Вы, мадам? Решили взглянуть, как идет выучка?
– В этом нет необходимости, Филипп, – с раздражением проговорила Анжелика. – Вы и так, кажется, путаете наш дом с псарней.
– Ого, да вы в дурном настроении! Или же выпили лишнего за обедом? – с легкой иронией поинтересовался маркиз.
– Филипп, знайте, что ваши выходки против жены ставят вас, – вас, а не меня! – в глупое положение! Отобрать у меня лошадей... мне кажется, или мы в самом деле возвращаемся к тому, с чего начали?
– Вы заблуждаетесь, сударыня, — ледяным тоном ответил Филипп на эту пламенную речь. — Как и всем женщинам, вам нужно устроить истерику, прежде чем разобраться в ситуации. Я запретил вам ездить одной, а так как вы меня ослушались, решил, что отныне вы будете ездить только в сопровождении моих людей.
– Филипп, поймите же, я не ваша пленница и не ваша рабыня!
– Я этого не отрицаю. А теперь идите, остальное мы обсудим позже, —процедил Филипп.
Анжелика заметила, что слуги и посетители, сохранявшие почтительное расстояние, жадно прислушиваются к ссоре. Она нашла в себе силы почтительно улыбнуться и слегка кивнуть головой. Затем она развернулась и, пытаясь справиться с клокочущим внутри гневом, удалилась, гордо вздернув подбородок.
Филипп с интересом посмотрел ей вслед. Запретив конюхам выдавать ей лошадей без его ведома, он действовал скорее импульсивно, чем хладнокровно. Но потом, все взвесив, понял, что решение было верным. Выдержит ли она? Как поведет себя, когда поймет, что уже не вольна так же свободно распоряжаться своей жизнью как раньше?
Что может случиться, если женщине позволить слишком многое, он знал на примере своей матери. Но Алиса дю Плесси была настоящей придворной дамой – умной, расчетливой и жестокой, если того требовала ситуация. Ловко маневрируя между интригами королевского Двора и заговорами принцев, она сама была частью механизма, вращающего жернова высшего света.
Анжелика же, при всех ее достоинствах (он это признавал), казалось, не понимала одного, – как связан человек с его положением в обществе. И это поневоле сбивало с толку, заставляя задумываться: глупа ли эта женщина или умна настолько, что неподвластна пониманию?
«Король – это всего лишь мальчишка, которого надо ставить на место…» -- тогда он принял эти слова за обычное тщеславие красивой женщины, решившей, что ей позволено все.
Но теперь и он видел перед собой не только короля, своего сюзерена, принявшего в Реймсском соборе полноту власти «Милостью Божьей», но и мужчину, склонившего голову к его женщине, заставляя ее краснеть от волнующих признаний, нашептанных на ухо, нежным нетерпеливым жестом поглаживающего ее ладонь. И тогда жгучие стрелы ревности вонзались в его сердце, отравляя смертоносным ядом кровь, но откуда-то из глубины сознания на него снова строго смотрели карие глаза короля-повелителя, которому он обязан хранить верность, как Иов хранил верность Богу…
Филипп стиснул в руке хлыст. Чувства, мысли и эмоции сплелись в груди в болезненно-тугой клубок. Он был сам удивлен, как просто стало вывести его из равновесия. Неужели и он скоро станет одним из тех презренных глупцов, трепещущих под благосклонным взглядом хорошенькой женщины? Никогда!
– Ла Виолетт, Жано, Лоран!
Филипп коротко отдал приказания подоспевшим слугам. Ла Виолетт накинул ему на плечи плащ. Маркиз решил вернуться в замок. Животные чувствуют перемену в настроении гораздо острее людей, поэтому работа с ними всегда требует предельной концентрации.
«Черт бы побрал этих баб, они так и норовят сделать из мужчины тряпку!»
* * *
Удивительно, но Анжелика быстро сумела забыться. Когда она, вся пылающая от гнева, вернулась, лакей сообщил ей, что приезжал курьер с письмом от мадам де Севинье. Сидя за столиком в малой гостиной, которую называли «салоном Дианы» или «Охотничьей гостиной», Анжелика сломала печать и развернула листок, исписанный ровным изящным почерком. Со свойственной ей тонкой иронией, мадам де Севинье рассказывала о том, что происходит в Париже и при Дворе, вплетая в свое повествование милые остроумные «пустячки», благодаря которым простое письмо становится шедевром эпистолярного искусства.
Внезапно двери распахнулись, и Анжелика вздрогнула от неожиданности, увидев мужа. Он стоял, вперив в нее ледяной взгляд, а хлыст и запачканные грязью сапоги говорили о том, что по возвращению он сразу же направился сюда.
– Филипп? Я думала, мы уже все сказали друг другу, – начала она, с демонстративным безразличием складывая письмо, затем взяла колоду карт и сделала вид, что собирается раскладывать пасьянс.
– Нет, не все, сударыня! — с нажимом ответил он, шагая к ней, отчего на светлом ковре остались грязные следы.
– Вот как, вам мало сделать из меня пленницу в своем собственном доме? Что же еще?
– Как вы посмели выговаривать мне прилюдно?
– С каких пор вас интересует, что подумают люди? — пожала плечами Анжелика.
– В этом замке все подчиняются мне, в том числе и мои домочадцы, – тихо возразил Филипп, и в его тоне ей послышалась угроза.
– Однажды вы сравнили себя с волком, тогда я не захотела в это верить, но сейчас эта мысль приходит мне все чаще, – Анжелика невольно перевела взгляд на тыльную сторону ладони, где еще был заметин маленький белый шрамик.
– Хорошо, что вы вспомнили. — Филипп сжал зубы так, что на скулах проступили желваки. — Потому что это так и есть. Вы в логове волка, сударыня.
– А если я не хочу жить с волком?
– Поздно. Вы сами сделали этот выбор, когда еще могли избавиться от моей власти.
– Каким образом?
– Согласившись стать любовницей короля!
Несмотря на то, что Филипп не повышал голоса, слово «король» будто гром прозвучало в комнате, заставив их обоих вздрогнуть. Анжелика вскочила, и карты полетели на пол. Шестерки, валеты, дамы и короли разных мастей окружили ее, образуя причудливый рисунок, – гадание на чью-то непрожитую жизнь... Но кого волнуют карты, когда судьба сосредоточилась лишь в их скрещенных взглядах? Взволнованные, сбросив маски, они стояли друг напротив друга, словно пытаясь разгадать загадку, мучительную для обоих.
Анжелика первой отвела глаза:
– Будь я послушной женой, я бы так и сделала, Филипп, — в ее словах звучала горечь. – И если бы меньше любила вас…– добавила она почти шепотом.
Филипп отбросил хлыст и рывком преодолел расстояние, разделявшее их. Он схватил ее за запястья, приблизив к себе, так что локоны белокурого парика касались ее лица.
– Только не лгите, что никогда не думали об этом... — прошипел Филипп сквозь стиснутые зубы.
– Никогда! – воскликнула Анжелика, но вдруг ее кольнуло непрошеное воспоминание – поцелуй в полутемной гостиничной зале, поцелуй, на который она отвечала…
Филипп, словно прочитав ее мысли, прижал ее к себе с такой силой, что она едва могла вздохнуть. Он наклонился над ней, будто желая накрыть ее губы жадным поцелуем…
Филиппу казалось, что он дошел до предельной точки: когда любовь переходит в обожание, обожание становится болью, а боль превращается в ненависть, поднявшую голову, подобно разбуженному дракону. Опасная женщина — слишком опасная, слишком женщина. Он видел перед собой ее губы — дерзкие, манящие, сладкие...
Король видел их так же близко, как он сейчас, король касался их, целовал их. И вопреки логике, эта мысль показалась ему еще более ужасной, чем мысль о ее физической измене.
Все случилось так неожиданно, что Анжелика даже не сразу поняла, что Филипп больше не держит ее. Она посмотрела на него, и содрогнулась от ужаса: ни одна его угроза не пугала ее так, как этот опустошенный взгляд, полный разочарования.
Где тот мужчина, которым он был минуту назад—страстный, ревнивый, даже жестокий? Почему он смотрит на нее так, как будто впервые видит? Все эти беспорядочные мысли пронеслись в ее голове в течение какого-то мгновения. Тем временем лицо Филиппа вновь обрело непроницаемое выражение.
– Сударыня, нам лучше не спорить. Я все сказал, — он произнес это тем тоном, каким человек, не желающий сближения, очерчивает невидимую границу между собой и собеседником. Именно так они общались раньше, встретившись случайно в темных коридорах отеля Сент-Антуан.
Анжелика сдержанно кивнула. Теперь на нее накатила усталость. Накал страстей спал, и она поняла, что чувствует себя плохо. Симптомы, которые она старалась не замечать с утра, снова дали о себе знать. У нее тянуло низ живота, и головная боль усиливалась.
– Филипп, я поужинаю у себя, мне надо еще ответить на письмо маркизы де Севинье.
– Как вам будет угодно, — ответил муж, даже не обернувшись.
* * *
На следующее утро она чувствовала себя лучше. Позавтракав, она хотела отправить к Молину слугу с запиской — ее давно занимала мысль съездить на рудник Аржантьер. Правда, к этому желанию примешивался подспудный страх встретиться со своим прошлым. «Это место навсегда связано с Жоффреем..» – но голос разума так же напоминал ей, что рудник теперь является ее собственностью и перейдет в наследство Флоримону.
Рука уже потянулась к звонку, как вдруг она вспомнила о новых обстоятельствах, в которые ее поставил муж. Ее мысли переключились на вчерашний разговор с Филиппом – вопреки здравому смыслу, ее больше волновал не его запрет, а финал их ссоры. Неужели его до сих пор терзала ее неслучившаяся измена? Анжелика рассеянно крутила на пальце кольцо: почему он до сих пор не верит ей?
Из задумчивости маркизу вывела хлюпающая носом служанка:
– Что произошло, милая моя Жавотта, я же вижу, у тебя заплаканные глаза?
– Беда, мадам. Барба заболела…Я к ней зашла, а она лежит вся в лихорадке и стонет, будто умирающая. Я хотела сразу рассказать, да не решалась вас отвлекать.
– Надо взглянуть, – решительно сказала Анжелика. – Подай-ка мою шаль.
Этого еще не хватало!
Только вчера, когда Анжелика заходила проведать сына, Барба была жива–здорова. По дороге в крыло, где жили слуги, ей мерещились всякие ужасы: кажется, в Бордо была эпидемия оспы, а повозки регулярно привозили оттуда вина и сыры к их столу.
Но, оказавшись в комнате служанки, маркиза почувствовала невероятное облегчение: даже беглого осмотра было достаточно, чтобы понять – страдания Барбы сильно преувеличены.
– У тебя всего лишь простуда, дорогая моя, надо поменьше обретаться на кухне: там сквозняки. Я прикажу заварить тебе отвар из трав, и меньше чем через пару дней все пройдет как прошлогодний снег.
Но Барба была настроена далеко не так радужно, как ее госпожа.
– Да я не за себя, мадам, за малютку переживаю. Вдруг это заразно? Ох, как представлю, что эти дурынды пустоголовые с ним целый день, так сердце кровью обливается. Они и покормить забудут. Как бы не извели вовсе…
– Извели?! Ты говоришь о моем мальчике? Но Шарль-Анри наследник рода дю Плесси, к тому же у его нянек безупречные рекомендации, и вид у них очень респектабельный. Опять ты все придумываешь!
– Конечно, респектабельный, ежели по несколько минут в день на них смотреть, — пробурчала Барба. На ее румяном от лихорадки лице появилось несчастное и решительное одновременно выражение.
– Ты мне дерзишь? – Анжелика задохнулась от возмущения. – Я смотрю, твое положение тебе смелости придало!
– А если и так? Нет, мадам, я вас знаю давно с тех времен, когда вы сами жили в нужде, и вы меня уж выслушайте. А скажу я вам вот что: изменились вы сильно, как стали маркизой и ко двору были представлены. Младшему сыну вы радуетесь, как красивой кукле: наряжаете, играете, а потом ушли и думать забыли. Оно, конечно, для вашего теперешнего положения это нормально, негоже знатной даме о детях думать. Только раньше у вас под саржевым корсажем сердце было материнское, а теперь вы его на титулы и привилегии разменяли!
– Барба! – резко прервала ее маркиза, чье лицо теперь пылало не хуже лица служанки. – Довольно с меня твоих дерзостей! Если бы не болела, я бы тебе показала! Ты же знаешь, сколько мне пришлось выстрадать и все ради моих сыновей!
Несмотря на владевший ею гнев, она понизила голос:
– Если бы я так и осталась служанкой, что было бы с ними? Или ты забыла судьбу Лино?
– Нет, мадам, – теперь на глаза Барбы навернулись слезы.
– Тогда попридержи язык впредь, и запомни, что и ты мне всем обязана.
– Да простит меня госпожа маркиза… – служанка разрыдалась, вытирая слезы краем одеяла. – Я… только не подумайте, что я забыла, сколько вы для меня сделали… Ох, не знаю… жар, видимо... Бес попутал, вот и наговорила вам!
– Барба, я охотно тебя прощаю. Только подумай, через сколько нам пришлось вместе пройти… И ты знаешь, что во мне ничего не поменялось, просто тебе трудно понять ту жизнь, которую мне приходится вести. А теперь поспи, я велю принести тебе отвар, чтобы ты поскорее поправлялась на радость своему воспитаннику.
Анжелика вышла из комнаты Барбы в некотором смятении, которое царило в душе. Упреки этой женщины, столько лет преданной ей, уязвили ее до самого сердца. Какое-то неясное беспокойство поселилось в душе. Конечно, бедная Барба не знала, о чем говорит. Нельзя поменять сердце на титулы и привилегии, при дворе сердце просто никому не нужно, а нужны ум, красота, честолюбие, умение подчинить более слабых и ловко угодить сильным, использовать любую возможность для возвышения, не брезгуя идти по головам, вести тонкую интригу, скользить по лезвию и танцевать на кончике иглы. При дворе игра ведется нескончаемо и каждый стремится разыграть свои козыри. Постоянная эта игра вырабатывает новые ценности, открывая новые светила, новых богов, требующих поклоняться им на свой лад. Сейчас эта мысль сопровождалась кислым, вяжущим привкусом, словно оставшимся после вина из местного винограда.
Однако, слова служанки посеяли сомнение в ее душе, и Анжелика направилась в детскую, чтобы взглянуть на сына.
Она распахнула дверь и с глубоким изумлением увидела ту самую няньку с безупречными рекомендациями вместе с одним из лакеев, примеряющими на себя роли нимфы и сатира с гравюры Арентино. Глаза няньки округлились, будто она увидела ангела, сошедшего с небес, чтобы покарать ее за грехопадение.
– Ма-аадам…госпожа маркиза, – девушка лихорадочно принялась поправлять одежду, а ее любовник, опустив глаза, прижался к стене. – Да простит меня госпожа… я не ожидала… это мой жених! – и она толкнула парня вперед, пытаясь спрятаться за его широкой спиной.
– Жених?! Да мне плевать, кто он! Комната моего сына не подходящее место для интимных встреч! Надеюсь, ты понимаешь, Нанет, что в твоих услугах я больше не нуждаюсь, – Анжелика едва сдерживалась, чтобы не надавать обоим тумаков, и ее останавливало только то, что это была детская. – Где господин Шарль-Анри?
– Он всегда отдыхает в это время. Я его уложила, мадам, – пролепетала девушка.
Анжелика прошла в соседнюю комнату: в комнате царила полутьма, портьеры были задернуты, а в алькове, где стояла детская кроватка, горел ночник. Она остановилась подле, любуясь своим сыном: в золотистом свете, падающим ему на лицо, мальчик был похож на маленького Иисуса, спящего в яслях. Светлые волосы покрывали лобик, а длинные ресницы отбрасывали лиловые тени на круглые щечки. Она смотрела на него, не отрывая взгляда, чувствуя, как в груди становится тесно от переполнявшей ее нежности. Как же заблуждается Барба!
Ребенок тихонько вздохнул во сне. Анжелика наклонилась над ним, чтобы поцеловать и тут же отпрянула. Она обратила на стоящую в проеме няньку потемневший от гнева взгляд, и та будто вросла в пол.
– Почему от ребенка пахнет вином? Отвечай! Ты давала ему вино, чтобы он спал и не мешал тебе предаваться разврату?! Где остальные? Живо найди вторую няньку и кормилицу.
Лакей, скрючившийся у стены, опрометью бросился вон со словами «сию минуту, госпожа маркиза». Когда в комнату ввалилась запыхавшаяся нянька и заспанная кормилица, Анжелика отвесила им обеим звонкие пощечины.
– А ты, Нанет, убирайся из моего дома немедленно и молись о том, чтобы месье маркиз не узнал, иначе он сживет тебя со свету!
Расстроенная и подавленная, Анжелика заперлась в своих покоях, приказав слугам немедленно доложить ей, когда Филипп вернется с охоты. Конечно, она не собиралась говорить ему о проступке служанки, опасаясь, что он велит выпороть девушку, но ей было как никогда необходимо его присутствие.
Сначала она бесцельно бродила по комнате, поочередно хватаясь то за книгу, то за вышивание, потом, вздохнув, села за бюро, чтобы написать аббату де Ледигьеру. В самом деле, нужно уделить больше времени воспитанию мальчиков и тщательней отнестись к выбору прислуги.
Горько упрекая себя за допущенный промах с Шарлем-Анри, она задумалась и о Флоримоне: сколько же она не видела старшего сына? Около двух месяцев, с тех пор, как он навестил ее в Париже, но тогда ей было не до этого. Сейчас же она ощутила острую потребность увидеть его. За это время она получила только одно коротенькое письмо от аббата де Ледигьера, а вот господин Флоримон, который и пяти минут не способен усидеть на одном месте, не соизволил написать матери ни строчки. Она подточила перо, откинула крышечку чернильницы и на минуту остановилась, живо представив себе смуглое личико сына в обрамлении черных как смоль кудрей.
Решено, аббату де Ледигьеру она поручит привезти Флоримона в Плесси, чтобы оба ее мальчика находились под материнским надзором хотя бы до тех пор, пока ей не придется вернуться ко Двору.
Перед ужином Анжелика велела одеть маленького Шарля-Анри потеплее и вывести его погулять. Короткая пора снежного великолепия уже кончилась, оставив грязь и серость, но малыш был далек от любования природой - его интересовали лишь упавшие на землю веточки, перья птиц и побуревшие листья. Кормилица попробовала было запретить ему возиться на земле, но Анжелика сухо велела ей идти в замок и проследить за приготовлением ужина для молодого сеньора. Она справится с ребенком сама.
Оставшись одна, она задумчиво сунула ладони в муфту, прогуливаясь вокруг и следя, как Шарль-Анри возится с такими интересными игрушками — вопреки опасениям кормилицы, он не тянул их в рот и не пачкал одежду, грязными были только перчатки. Но зато какими сияющими были его глаза!...
Слова Барбы не шли у нее из головы — и она все невольно сравнивала свои чувства к старшим детям и к младшему сыну. Да, Флоримону доставалось больше любви — но тогда она жила в наполненной безмятежным счастьем Тулузе, а не сражалась за право быть при дворе... Да, она рассказывала сказки Кантору темными вечерами, пока мэтр Буржю закрывал харчевню на ночь, - но медленно подниматься наверх со дна оказалось проще, нежели удержаться на вершине. Сейчас у нее есть семья. И шанс все исправить...
Анжелика подняла голову, услышав стук копыт всадников и громкий заливистый лай собак. Мужчина, в котором она без труда узнала Филиппа отделился от группы всадников и повернул в их сторону.
– Как прошел ваш день? – любезно спросил он, приблизившись. – Все ли у вас в порядке, сударыня?
– Да, конечно, - осторожно отозвалась Анжелика. Вчерашняя ссора тут же вспомнилась ей со всей отчетливостью, и она никак не могла понять, в каком настроении сейчас Филипп. – Как прошла охота?
– Отлично, - Филипп спешился, кинув поводья подоспевшему слуге, и поклонился жене.
– Завтра я увижусь с Молином, чтобы отдать ему распоряжение насчет парка.
Филипп рассеянно кивнул. Его внимание, казалось, было целиком приковано к играющему ребенку. Анжелика вспомнила, что Барба несколько раз упоминала, что месье маркиз уделяет сыну много внимания; это внезапно взволновало ее. Она украдкой взглянула на стоящего рядом мужчину, вдруг ощутив себя и ребенка под его защитой — непривычное чувство, но она знала, что ради них он встанет на пути любой опасности. Истинно волк, защищающий свое логово...
– Вам пора забирать его, уже смеркается, – прервал ее размышления муж. – Я велю подавать ужин.
Он вежливо наклонил голову, взял Анжелику за руку, теплую после меховой муфты, но внезапно, словно приняв решение, повернул спиной к пустынному парку и быстро поцеловал в губы, после чего развернулся и направился в замок. Она смотрела ему вслед и чувствовала, как с сердца будто упал камень.
… В первый раз ее толкнуло на это радостное озорство, – искрящееся, как молодое вино, счастье, владевшее ее существом после первой ночи, проведенной в Плесси. Случайно встретившись с Филиппом у детской, она удержала его за руку, прервав его учтивое приветствие, и, приподнявшись на цыпочках, быстро поцеловала в губы. Отстранившись, она не решалась взглянуть ему в глаза, боясь, что муж сочтет такое проявление чувств неуместным.
– Вы напрасно дразните меня, моя маленькая кузина, – насмешливо произнес Филипп, затем он сжал ладонями ее талию, так, что она ахнула от неожиданности, приподнял над полом и поцеловал ее в ответ. Это было быстрое касание губ, едва успевших поприветствовать друг друга, но обещающих долгое и обстоятельное продолжение.
Дверь детской открылась, и оттуда выглянула Барба, держащая на руках малыша. Филипп тут же выпустил жену, и они непроизвольно отпрянули друг от друга.
Они переглянулись, как два сообщника, связанные друг с другом общей тайной, – этим коротким поцелуем в холодном коридоре замка, сорванным украдкой, а не подаренном в законном супружестве.
Позже Анжелике казалось, что время повернуло вспять, и в эту простую игру играли не двое взрослых людей, а два подростка, находящих в поцелуях первую интимную прелесть.
Поцелуй… Многократно воспетый лирической музой, этот первый дар любви нежному возлюбленному, открывающий ворота в рай, наполняющий душу трепетом ожидания. Поцелуй созвучен юности, как тугой бутон весеннего цветка, как только распустившаяся на дереве почка. Знойный жар зрелости выжигает утреннюю росу, отмечая душу и тело следом увядания, когда любые чувства и ощущения начинают терять новизну, требуя больших жертв на алтарь вожделения. Опыт приходит на смену невинности, несмелым робким ласкам, приоткрывающим завесу нового неизведанного мира, умелые губы становятся сухими и жесткими, а поцелуй лишь жадным преддверием к пьянящему пиру наслаждений.
Но губы Филиппа, такие юные и свежие, как лепестки цветка, таили восторженность и опасливую сдержанность первой любви — тлетворная печать разврата не коснулась их. Только поцелуи Жоффрея дарили ей такое же неизъяснимое блаженство. Сливаясь с ним в поцелуе, Анжелика всякий раз ощущала пламенную энергию духа, присущую людям способным вести за собой других. Но его губы — страстные, горячие, соблазняющие, губы опытного мужчины — покоряли, увлекали в омут страсти, но не давали той таинственной первозданной чистоты, подобной звенящей тишине небесной выси.
Ласки, связывавшие их с мужем на супружеском ложе, могли быть страстными, почти причиняющими боль, или же нежными, долгими, если она хотела вовлечь его в любовную игру. Иногда Филипп и вовсе не заботился о ней, оставляя на теле след легкой неудовлетворенности ... Неизменным было одно: теперь Анжелика знала, что после пика наслаждения Филипп почти всегда на короткое время замыкался в себе, замолкал и не касался ее тела. Когда эта странная апатия спадала, он всегда целовал ее очень целомудренно, без страсти, томившейся в жарком пламени желания. Но Анжелике всегда казалось, что в этом легком прикосновении губ к ее губам заключалась вся сила его чувств к ней.
Вырвавшись из раздумий, она подхватила Шарля-Анри на руки и направилась в замок.
|
А то раньше ошибка была со "злым волчонком". 
- участник сейчас на форуме