Анжелика Анн и Сержа Голон

Преимущественно о зрелищах Сен-Жерменской ярмарки.

Анастасия Сахновская-Панкеева

КАРТИНКИ С ФРАНЦУЗСКОЙ ЯРМАРКИ
…Ален Рене Лесаж, автор «Жиль Блаза», неутомимый переводчик испанских романов, повестей и пьес, четверть века творческой жизни посвятил «низкому» искусству ярмарочного театра.
В 1712 году, после скандальной истории с премьерой «Тюркаре», он порвал с официальным театром и отошел от классической драматургии. Возможно, Дом Мольера потерял прямого наследника. Зато Ярмарка и ее исторический преемник Бульварный театр обрели в канун Просвещения истинного рыцаря своей сцены.
В театроведении существует понятие ярмарочной зрелищности. К настоящему времени оно стало уж слишком отвлеченным, абстрактным. Мы хотим напомнить, из чего именно складывалась традиция театральной ярмарки, столь деятельно разрабатываемая замечательным драматургом.

Крыши старого Парижа… Купола церквей, колокольни.. Кто возьмется сосчитать их? И кто возьмется считать парижские ярмарки — ведь они шумят едва ли не в каждом приходе! Человек покидает прохладную сень церковных сводов, выходит на солнечную площадь и окунается в кипение жизни, полной грехов и соблазнов. Торговцы наперебой хвалят ему товары, призванные потешить все пять человеческих чувств. Ярмарочный балаган открывает ему свои двери…
Имена многих ярмарок дошли до нас, но мы знаем, что бесспорными и бессменными властительницами площадного королевства были госпожи Ярмарки Сен-Лоранская и Сен-Жерменская, знаменовавшие собой одна — скорый приход весны, другая — осени.
На планах Парижа, составленных после 1663 года, мы можем увидеть Сен-Лоранскую ярмарку — небольшой городок со своими кварталами, улицами, двориками. Ярмарка походила на шахматную доску: десять улочек пересекали ее из конца в конец, и каждая имела свое название. Мощеные улочки этого деревянного городка были обсажены красивыми деревцами, акациями и каштанами, которые радовали глаз, придавая пейзажу вид немного деревенский. Сен-Лоранская ярмарка, удаленная от центра города, привлекала в основном крестьян, ремесленников, парижских буржуа средного достатка. Впрочем, "петиметры, которых манили игорные дома и легкие приключения, знатные господа, которых притягивало парижское дно, переодетые маркизы в погоне за острыми ощущениями" [Bernardin N. M. La Comedie Italienne en France et les Theatres de la Foire et du Boulevard. Paris, 1902. P. 70.] тоже оказывались за городскими стенами, на ярмарке Сен-Лоран.

Более разборчивая ярмарка Сен-Жермен являлась в одно и то же время и центром парижской коммерции и средоточием всевозможных увеселений. Она открывалась в начале февраля и длилась порой по два с половиной месяца — до вербного воскресенья. Ярмарка состояла из двух крытых рынков примерно триста шагов в длину и сто в ширину с выстроенной позднее очень высокой крышей, огромный каркас которой разглядывали как диковинку. Прямые, как стрела, аллеи разделяли всю ярмарку на двадцать четыре квартала. Но "земля под ногами была столь неровной, что идти было бы трудно, если бы тебя не несла толпа. Это была настоящая дыра в самом сердце предместья" [Fournel V. Le vieux Paris. Tours, 1987. P. 80.]. В помещения рынков приходилось спускаться, и лестницы насчитывали до двенадцати ступеней, а следовательно, ярмарка находилась на шесть-восемь футов ниже, чем окружающие ее улицы. Чтобы отважиться на путешествие в этом гигантском человеческом муравейнике, требовалась определенная смелость, напор толпы, который остановить или задержать было не легче, чем морской прилив, порой становился причиной драматических происшествий. Днем ярмарка принадлежала простонародью, ночь приводила с собой посетителей изысканных. Кабаре, танцевальные залы, игорные дома зажигали свои огни. Порой и коронованные особы удостаивали ярмарку посещением. Генрих IV и королева даже приказали обустроить на ярмарке отдельное помещение, где они отдыхали после прогулки по торговым рядам.
В ярком свете факелов и фонарей, зажженных в каждой лавочке и превращавших ярмарку в подобие волшебного дворца, медленно текла пестрая, разряженная толпа. Рай для карманников и срезателей кошельков, рай для тех, кто плетет интриги! Товары со всего света, все, чего только может пожелать фантазия парижан, — тут и самый осторожный не уследит за своим кошельком, часами, кружевами, да и за молоденькой дочкой, которой старая торговка уже сует в руку чью-то нежную записку. Нации, страны являлись со всем, что было у них лучшего, как два века спустя — на всемирную выставку.
Лотереи звали попытать счастья, шарлатаны на все лады расхваливали свои снадобья. Цыганки искали в толпе любителей чудесного и, отведя какого-нибудь легковерного в сторону и тщательно рассмотрев линии его руки, объявляли радостно, что он доживет до ста лет. В царстве волшебников и предсказателей доверчивый парижанин шел между двумя рядами магических алтарей, украшенных жабами, черными котами и неуклюжими ящерами. Всего одно су — и колдун в островерхом колпаке заставлял Уста Истины, хитроумно сооруженные из картона, предсказывать посетителю будущее. Мумии, свидетели седой древности, толкали на раздумья об участи всего живущего, механические и восковые фигуры представляли великих людей или сценки повседневной жизни. И восковые, и механические люди были очень популярны, и, верно, не один талантливый механик и скульптор лелеял дерзкую мечту создать точную копию живого организма. Восковые люди отличались порой удивительным сходством с оригиналом, механические — поражали естественной грациозностью движений. Так, на Сен-Жерменской ярмарке показывали автоматы, один из которых представлял бакалейную лавочку, где за прилавком сидел торговец. Он поднимался, закрывал и снова открывал свою лавочку и приносил зрителям заказанные товары: чай, кофе, сахар. Пейзанка с голубем на голове и стаканом в руке по команде поднимала стакан, и из голубиного клюва лилось белое или красное вино, по прихоти зрителя.

Публика, ненасытная в своей жажде диковинного и забавного, толпой валила на ярмарку посмотреть на впервые привезенного в Париж носорога, потешалась над бритыми меведями, наряженными в рубашки, курточки и штанишки, аплодировала балету дрессированных крыс, ученому попугаю, играющему в бильбоке или же разыгрывающему комическую пьеску совместно с дрессированной собакой. Любой живой абсурд, опровергающий логику и природу, хорош для того, чтобы разбудить пресыщенное воображение. "Классический теленок о двух головах — конечно, один из самых древних спектаклей, вызывавший восхищение толпы" [Fournel V. Le vieux Paris. Tours, 1987. P. 361.]. Оркестры слепых, сиамские близнецы, безрукие и безногие инвалиды, играющие на музыкальных инструментах, что-то шьющие или мастерящие, карлики и карлицы, великаны и великанши (одну из них с удивлением описывала в своем письме мадам де Савинье) каждый год являлись на ярмарку. Великаны и карлики участвовали и в театральных представлениях ярмарки.

Многие забавы нравились благодаря новизне, а на седьмой день показа какой-нибудь механической диковинки или дрессированной зверушки цена билета падала в несколько раз, а потом парижане и вовсе теряли к ней интерес. Счастливее оказались ярмарочные театральные представления, ибо любовь к ним парижан, родившаяся в XVII веке, не угасала на протяжении всего XVIII века. Первой труппой, приехавшей на ярмарку Сен-Жермен, была бродячая труппа Жана Куртена и Николя Пото. Шел 1595 год. Театр имел успех, и с тех пор на ярмарке стали постоянно выступать бродячие актеры, о которых хроники сохранили лишь очень скудные и отрывочные сведения. Ярмарочные акробаты стали понемногу добавлять к своим выступлениям сценки из фарсов, парады. Сперва они шли отдельными номерами, потом их начали соединять, еще довольно формально, в подобие пьесы, включая туда и сценки, разыгрываемые марионетками.
Марионетки, представлявшие некогда в соборах библейские и евангельские сцены, а позднее выставленные за ворота монастырей и на паперти соборов, имели у парижан огромный успех. В начале царствования Людовика XIV на весь Париж славились марионетки зубодера Жана Бриоше, который показывал их в компании своей знаменитой ученой обезьяны Фаготена, позднее погибшей от руки близорукого Сирано де Бержерака, принявшего обезьяну за насмешливо гримасничающего лакея. Бриоше неоднократно выступал при дворе дофина, очень любившего такие развлечения. Бриоше для потомков стал собирательным образом ярмарочного кудесника XVII века, и потому именно с ним связаны многочисленные анекдоты, как, например, случай на гастролях в захолустном швейцарском городке, где до этого о марионетках и слыхом не слыхали. Жители толпой сбежались на представление, но при виде разговаривающих и двигающихся фигурок всех охватило изумление, а потом страх, что перед ними злой колдун, силою дьявольских чар оживляющий куклы. Бриоше был арестован и чуть не поплатился жизнью за то, что был так искусен в своем мастерстве, — его спас случайно прибывший в город капитан швейцарской гвардии, знавший Бриоше по Парижу.
Марионеточные труппы нередко давали представления в частных домах, на семейных ужинах и праздниках. Они сохранили популярность и в конце XVIII века, когда в частных домах нередки стали марионеточные спектакли самого «ученого» содержания: Полишинель там читал Дидро и комментировал Гольбаха, Пьеро вдохновлялся сочинениями Вольтера, и марионетки собирались в атеистическом салоне свободных мыслителей.
Но, несмотря на то, что парижане весьма благоволили к марионеткам, Александр Бертран, хозяин большого марионеточного театра, мечтая о более шумном успехе, с согласия монастырского начальства (ярмарки находились в ведении монастырей) сменил своих деревянных актеров на актеров из плоти и крови. Сперва в маленьких комедиях на ярмарке играли любители-парижане и немногочисленные бродячие актеры. Комедии имели успех, приносили доход, положение ярмарочного театра стало более устойчивым, выступления — регулярными, плата актерам повысилась, театр теперь обеспечивал им верные полгода занятости, и многие актеры «по случаю» сделали это своим единственным ремеслом. Театр фактически полностью профессионализировался.

В мае 1697 года королевским указом был закрыт Театр итальянской комедии. Некоторые актеры нашли приют на ярмарочных подмостках. Эравист Герарди, актер, автор пьес и директор труппы Итальянской комедии, собрал репертуар своего впавшего в немилость театра, сочиняя монологи и диалоги там, где имелся лишь общий план действия, и опубликовал шеститомник под названием «Итальянский театр». В предисловии он пояснял, что импровизационная природа итальянского театра вовсе не рассчитана на печать, но он пытался создать пьесы по следам импровизации высокопрофессиональных актеров. В результате в пьесах сборника иррационализм и алогичность порой доходят до крайности, но вместе с тем поражает богатство фантазии и изобилие выдумок, полных юмора, то непритязательного, то изысканного.

Ярмарка воспользовалась репертуаром изгнанных итальянцев (с которыми позднее, когда Итальянская комедия открылась вновь (1716), Ярмарка яростно соперничала), включив его в свой арсенал наряду с акробатикой, куплетами, французскими фарсами. "Публика, которая жалела об итальянцах, толпою валила на ярмарку, спеша увидеть хотя бы их копии <…> Тогда стали строить настоящие зрительные залы со сценой, ложами, партером" [«Moires pour servir l’histoire des spectacles de la Foire». Paris, 1743. Цит. по: Карская Т. Я. Французский ярмарочный театр. М., 1948. С. 6.]. В начале XVIII века уровень ярмарочных спектаклей вырос настолько, что они стали успешно конкурировать с Комеди Франсез (лучшие места в ярмарочных залах стоили почти так же дорого, как и места в Комеди Франсез). С этих пор начинается знаменитая война театров,"нередко переходившая в воинственные столкновения с разгромом лож и декораций ярмарочных театров» [Гвоздев А. А. Сказочный театр Карло Гоцци и комическая опера Лесажа // Зеленая птичка. Петрополис. 1922. С. 185.]. Следствием этой войны стала жанровая карусель на ярмарке. Ярмарочный театр изобретает немыслимые жанры, поистине становясь театром без правил. И лишь с приходом Лесажа на ярмарочную сцену по-настоящему вступила драматургия, появились порядок, мера, ясность и здравый смысл.

Лесаж пришел на ярмарку в 1712 году — всего за три года до конца царствования короля Солнце, последние десятилетия которого составляли разительный контраст с его началом. Былые военные победы сменились поражениями, казна опустела, так что в 1715 году государство стояло на грани банкротства, при дворе воцарилось уныние. И вслед за последними мрачно тянувшимися годами великого царствования на Францию обрушились восемь лихорадочных лет регентства. Регент, Филипп Орлеанский, казалось, задался целью камня на камне не оставить от системы Людовика XIV. Ему пришлось по вкусу печатание бумажных денег, предложенное банкиром Лоу, и вскоре эти деньги наводнили Францию. Началась финансовая лихорадка. Люди молниеносно богатели и нищали, сломя голову пускались в авантюры. Быстрое обогащение сочеталось с безудержной свободой нравов. Эпоха регентства неминуемо должна была стать эпохой комедии, как эпоха Реставрации в Англии. Спрос на развлечения, зрелища, увеселения был необычайно высок во всех слоях общества. Теперь уже не считалось, что нет ничего выше, чем вкусы Парижа, в Париже — Версаля, в Версале —короля. И сам регент, и юный Людовик XV, а вместе с ним и двор, и город потянулись к низким увеселениям. 3 февраля 1723 года король сам открыл ярмарку Сен-Жермен. Это не означало, что привилегированные театры, выпестованные под присмотром короля Солнце, совсем сдали свои позиции. Парижские «римляне» еще более полувека будут указывать ярмарочным скоморохам место в шатком балагане и не пускать их в «храм» высокого искусства. Но с сумбурной эпохи регентства начинается цепкое приспособление низового театра к генеральной просветительской традиции. А кроме того, «балаганы» выдерживают рыночную конкуренцию как с теми, кто торгует зрелищами на ярмарке, так и с самими «храмами», неспособными устоять без помощи казны. В разгаре война театров, битвы Ярмарки с привилегированными труппами, полные фантастических эффектов, удивительных поворотов и невероятных зрелищ.

Ален Рене Лесаж, скромный парижский буржуа, начав волонтером в одном из балаганов, стал полководцем ярмарочных сражений, их мудрым стратегом, создателем мощных фортификаций в виде десяти изящных томов ярмарочного репертуара, над которыми он вместе со своими соавторами Фюзелье и Д’Орневалем трудился в течение четверти века. Издание увенчало сценический успех пьес. «В середине XVIII века этот сборник был на руках у всех», — писали братья Парфе, историки французского театра. Жанровый и тематический диапазон пьес огромен: от комедий нравов и бытовых зарисовок до пародий, аллегорических пьес, экзотических сказок, пьес, отражающих последовательно разные этапы войны театров. Своей заразительной веселостью десятитомник бросает вызов театру классической комедии и трагедии. Бытовых персонажей и жизненных ситуаций в пьесах Лесажа сколько угодно, но все они очерчены эскизно, двумя-тремя штрихами, которые определяются профессией, национальностью, возрастом, общественным и семейным положением действующего лица. Красная нить любовной интриги чаще всего лишь скрепляет пьесу, главный интерес которой состоит не в общем движении и не в психологии отношений, а в отдельных выходках, трюках, куплетах, лацци. Сам принцип построения пьес — ярмарочный, складывающийся в каскад аттракционов, которых тут великое множество. Несложный, но занимательный сюжет, незатейливость действующих лиц, простоту положений Лесаж сочетает с рассчитанным набором нравоучительных аллегорий и притчеобразных историй. Но поучает он, только веселя и развлекая, никогда не забывая о том, что ярмарочный театр имеет ту же природу, что и балаган жонглера слева и палатка гадалки справа от театра. Этот театр сумел объединить все ярмарочные прелести и соблазны, все самое веселое и удивительное, все самое ужасное, как в страшных сказках, все самое экзотичное, как в фантазиях первооткрывателя неведомых земель. И новые образы вместе со старыми масками становятся в хоровод участников грандиозного зрелища, пестрого, многонационального, всеядного, как сама Ярмарка. В какие только города не перенесут зрителя фантазии Лесажа — Палермо, Белград, Квебек, Пекин, Каир, Константинополь! Раз уж мы заехали в такие дальние и чудесные страны, мы вволю налюбуемся экзотическим Востоком, главная черта которого — несметное, неисчислимое богатство. Восток сияет как солнце: тут и троны из чистого золота, и статуи из алмазов, и горы жемчугов. Интрига забыта, и от роскоши захватывает дух. Мы еще не успели все рассмотреть, как веселые куплеты заняли наше внимание. Драматург знает, как падка человеческая натура на все чудесное, сверхъестественное, на любые трюки и фокусы, и вот над нашими головами несется Арлекин в тюрбане и с длинной белой бородой, приводя неприятелей в трепет петардами, хлопушками и цветными огнями. Что уж говорить о Востоке, где вечно творится Бог знает что, когда и в рядовом французском лесу вековые дубы гуляют с места на место (за счет людей, спрятанных в стволах), шевелят ветвями, будто руками, и беседуют (в каждом дубе проделано окошечко, так что человек в зеленой маске и с волосами в виде мха высовывает и прячет голову, когда пожелает). Хотите — верьте, хотите — нет, но пусть вам будет весело!

Сценическую иллюзию Лесаж неизменно приносит в жертву живому общению с залом, у него нередки обращения к зрителям и целые сценки между актерами и зрителями, игровые «провокации». Лесаж активно привлекает зрителя в союзники по борьбе за права Ярмарки. На сцене появляются две издавна враждующие персоны: госпожа Французская комедия, олицетворяющая классицистский театр (привилегированную Комеди Франсез), и госпожа Итальянская комедия, символизирующая традиции дель арте (привилегированный Театр итальянской комедии). Им есть за что упрекать друг друга, но появляется Ярмарка, и обе завистницы дружно набрасываются на общую соперницу. Они не понимают, как может Париж предпочитать им низкорожденную комедиантку. Ярмарочные актеры в ответ советуют обеим Комедиям всегда идти навстречу вкусам публики и давать новые пьесы. (В Комеди Франсез царит «правильный» репертуар столетней давности, а в Итальянской комедии — традиционные сценарии дель арте.) Сама Ярмарка старается включить в свое представление все, что может доставить зрителям удовольствие, и постоянно сочиняет что-то новое. Она все время в поиске вместе со своими актерами (а они прежде всего — искусные акробаты) и актрисами (эти в первую голову — хорошие танцовщицы). Ярмарка и у привилегированных сестер заимствовала и сохранила все, что было любимо публикой (традиции французского фарса, маски дель арте), а старые традиции ярмарочные драматурги всегда умели сочетать с элементами, почерпнутыми из новейшего литературного арсенала. Аттракцион должен быть современен, тогда он будет иметь успех — вот главный закон Ярмарки. Лесаж и его соавторы знали секрет этого успеха.

Ярмарка богатела: в конкретном смысле — получая полные сборы со своих веселых спектаклей; и в широком — ничем не брезгуя для пополнения своего и без того немалого арсенала жанров, приемов, сюжетов, амплуа. Но если денежного, эфемерного богатства не хватало порой даже на то, чтобы обеспечить сносное существование верным рыцарям Ярмарки, то главного, оставленного Лесажем и его верными соратниками в наследство преемникам, с избытком хватило для того, чтобы с конца XVIII века, когда «большая литература» заключила союз с ярмарочным балаганом, «низовой» театр расцвел с невиданной пышностью и успехом на парижских бульварах.

http://ptj.spb.ru/archive/22/historical-novel-22-1/kartinki-sfrancuzskoj-yarmarki/

Кстати, в "Путь в Версаль" допущена грубая ошибка то ли автора, то ли переводчиков. Банду Каламбредена разгомили осенью на Сен-Жерменской ярмарке, хотя она из года в год проводилась с февраля до апреля. Появилась в банде Анжелика тоже во время ярмарки, точнее говоря, ярмарка припала на первое время ее пребывания в Ньельской башне. Несколько лет спустя Анжелика заявила королю, что едет не к персу, а на ярмарку за вафлями, события относятся к февралю.
Осенью могла проходить та же Сен-Лоранская ярмарка (с июля по сентябрь).

Нашла тут на просторах Инета.

Он как маленькое черное платье, как «К Элизе» Бетховена, как антикварный кабинет в королевских покоях. Слишком совершенен для романтики и слишком безупречен для очарования. Он похож на бежевый цвет, глубокий и мягкий, который всегда уместен, на который всегда приятно смотреть и который сочетается с любым другим оттенком. Париж сочетает все и вся на своих улицах с такой потрясающей невозмутимостью и шиком, что это кажется почти мелодией. Рыжая, бурная Сена закипающая водоворотами, мрачноватый Консьержери, греческие кафе в Латинском квартале, жители жарких и восточных стран, которых на улицах Парижа становится уже больше чем самих французов. И все это каким-то непостижимым образом идеально созвучно друг-другу, легко и естественно, словно ветер с нижней набережной.

Париж выдержан, аристократичен и самодостаточен. И он знает об этом. Он знает цену тому неспешному, слегка высокомерному достоинству, которым исполнены его улицы и площади. Он знает, что его истинная красота не в ажурной башне, не в суровой арке, а в неброском, классическом очаровании улочек с узкими тротуарами и мощенными булыжником дорогами. В желтых домах 18 века под серо-голубыми крышами и в белых потертых ставенках на окнах мансард. В мимолетных улыбках, которыми одаривают прохожие любого, с кем встретятся глазами. На улицах продают печеные каштаны, картинно-красивые фрукты и устриц на льду. Один изящный дом плавно перетекает во второй, бульвар – в узкую и сумрачную улочку, по которой выходишь на площадь, потом снова бульвар и снова дом, такой же красивый и изящный как и все предыдущие… И только ты готов со вздохом признать этот город стандартно-красивой классикой, как нырнув в арку, видишь площадь Вогезов или башню Сент-Жак, а свернув на соседнюю улочку - цветочную лавку с синими маками и празднично украшенную елку на балконе дома в феврале. И все это так красиво, так причудливо и так идеально сочетается с той самой улицей, которую ты был готов только что признать стандартно-классической, что на секунду захватывает дыхание. И, думаю, именно эта секунда и стяжала Парижу славу прекраснейшего города.

Люди
Французы, ребята, безусловно, стильные. Обязательные атрибуты – очки, шарф и классная обувь. Очки, как правило, квадратные, в тонкой черной оправе. Длинный шарф (очень длинный) перекручивается, раз пять свободно оборачивается вокруг шеи, а в случае сильного ветра - подтягивают на уши. Шапки парижане не носят принципиально. С обувью еще проще – ее нужно просто купить и один раз почистить. Пыли на улицах нет, так что одного раза вполне достаточно. Что касается одежды… Серая, черная, светлая, не в обтяжку, не короткая, главное - удобная. Деловые костюмы изгнаны как класс – я их видела только на паре мужчин, входивших и выходивших из национальной французской школы.
Девушки (не все, но, скажем так – через одну) все время все нюхают. Упал платок – подняла, понюхала. Взяла сумку со стула – подняла, понюхала. Перекинула длинные волосы через плечо – понюхала. Зачем?
Французские дети очаровательны. Им не затягивают волосы в тугие косички, не завязывают шарфы «по линеечке», не одергивают брюки каждые пять минут и не запрещают петь на улице. Плюс губки сердечком, ясные, любопытные глаза и что-то еще, что-то такое детское, трогательное, ясное, в стиле «Кудряшки Сью». При этом все они прекрасно воспитаны, в Лувре не порываются схватить экспонаты руками, в кафе едят ножом и вилкой, в магазинах не падают на пол в истерике «купи машинку».

Привычки

В Париже принято здороваться с любым, кто смотрит тебе в глаза больше 5 секунд. Задержал на тебе взгляд симпатичный парень, ты улыбаешься и говоришь «бонжур, мсье». Но, как объяснили, это прерогатива исключительно Парижа, в провинции так не делает. Особенно вредные товарищи в провинции даже тормозят поздоровавшегося и интересуются «почему вы сказали мне «бонжур»? Мы что – знакомы?»

К покупке букета цветов относятся ответственно. Есть пресловутый цветочный код. Парижане дарят розы только близким, любимым и хорошим друзьям. Плевать, что твои любимые цветы ромашки – она должна подарить розы или она плохая подруга. Причем, опять же, строго по правилам – красная роза означает любовь, оранжевая дружбу. Дарить иначе считается признаком дурного тона. А кому дарят белые розы? - поинтересовалась я у парижанки. Парижанка задумалась, потом нехотя выдавила, что белая, это, пожалуй, для юной, совсем юной и невинной девушки, но лично она сама никогда белые розы не дарила. Про розовые спросить не рискнула.