Анжелика Анн и Сержа Голон

Помещаю свою заметку о книге Ж.-М. Г. Леклезио "Праздник заклятий". Первая публикация здесь - http://www.proza.ru/2009/09/02/208.

Есть ли пределы, что должны ограничивать вымысел автора художественного произведения? Думаю, нет, кроме устанавливаемых законом государства. Пожалуй, фраза из предисловия к «Портрету Дориана Грея» «Не приписывайте художнику нездоровых тенденций: ему дозволено изображать все» наиболее точно отражает мое мнение по данному вопросу. Автору дозволено изображать все. Другое дело, что если кое-что автор изобразит определенным образом, то его произведение может быть расценено как экстремистское и т.д. Однако стоит ему изобразить то же самое иначе, и запрет государства нарушен не будет.

В связи с упомянутым правилом возникает несколько вопросов – их точное количество зависит от Вашей испорченности. Покамест я воспроизведу один из них: как быть с тем, что автор изображает вопреки данным истории, географии, физики и прочих наук? Очевидно, в некоторых случаях получается фантастика, в некоторых – допущения, в некоторых – ошибки, а кое-где ложь, а то и клевета.

Жанр книги «Праздник заклятий» Ж.-М. Г. Леклезио определен как размышления – размышления о мезоамериканской цивилизации. Хорошим грамотным языком автор рассказывает о своих домыслах относительно судьбы этой самой цивилизации и передает свой личный опыт общения с современными индейцами Северной Америки. Его манера повествования неспешна, размерена, однако в определенных местах автор концентрированно, щедро высказывает свое мнение по тому или иному вопросу. Некоторые из переданных им образов тронули меня и заставили согласиться с иными его суждениями, признать изображения мастерскими. Вместе с тем над текстом этой книги веют призраки лжи и клеветы. Отстаивая правоту индейцев в конфликтах с европейцами, автор, выказывая тонкое понимание веры и чаяний одних, начисто закрывает глаза на аналогичные проявления души других, и выглядит это слишком странно для того, чтобы быть признанным добросовестным заблуждением. На мой взгляд, автор в своих размышлениях нарочито обеляет индейцев и клевещет на Конкисту и европейцев.

Скрытый текст

Меня воротит от так называемой литературной полемики – явления, когда автор в ответ на критику своего произведения начинает что-то доказывать своему критику и опровергать его слова. Я считаю такое поведение автора смешным. Мое мнение о произведении подобные выходки изменить не могут, однако выражение автором собственного мнения о своей книге мне видится излишним.

Думаю, лучшим общением автора и читателя является претворение в жизнь нехитрой схемы, согласно которой автор книжку пишет, а читатель читает. При этом у последнего складывается определенное мнение о прочитанном. Он может его высказать вслух, даже записать и опубликовать, а может и промолчать – от этого общение не становится более или менее активным либо плодотворным. Общение происходит во время чтения, а не во время рассказа читателя о том, какое впечатление на него произвела книга. Полагаю, что вышеописанная литературная полемика не имеет к искусству никакого отношения. В самом простом виде это обмен мнениями о произведении; тот факт, что один из собеседников является автором обсуждаемого произведения, не делает эту болтовню хоть сколько-нибудь отличной от любого другого обсуждения данной книги любыми другими людьми.

Прочитав «Праздник заклятий», я тем самым уже пообщался с автором данной книги, а посему, предавая свои размышления над ней бумаге, не продолжаю акт общения, но попросту делюсь своими впечатлениями об этом акте. И даже если бы автор «Праздника заклятий» прочитал эту заметку (шанс на это, я думаю, в десятки раз меньше одного процента), я бы надеялся, что он ничего мне о ней не скажет.

Порой при чтении какой-нибудь нехудожественной книги складывается впечатление, что автор бросает тебе перчатку – дескать, принимай бой, попробуй оспорить то, что я сказал; опровергни меня, если тебе мои слова не нравятся. Однако такие мысли возникают в голове лишь в том случае, если автор был честен при создании своего труда, если он не лгал об исторических фактах, не передергивал, в заблуждениях же своих был честен.

«Праздник заклятий» не стал для меня такой перчаткой. Я был бы рад счесть эти размышления таковой, ведь некоторые из них вызвали во мне солидарность и благодарность автору за написанные строки. Однако многие другие мысли, высказанные в книге, я принять не могу, а потому хотел бы вступиться за людей, родившихся много столетий назад в той же части света, что и я, – вступиться не потому, что разделяю их взгляды или считаю героями (в данном случае мое к ним отношение не имеет значения), но сказать слово в их защиту для того, чтобы восстановить объективную картину, ибо ее автор «Праздника заклятий» изобразить не пожелал.

У изображаемой автором индейской цивилизации удивительно много симпатичных черт. Метко назвав началом истории акт овладения людьми землей (Ж.-М. Г. Леклезио «Праздник заклятий», М., Free Fly, 2009 г., стр. 29), автор в дальнейшем пускается в описания достижений этой цивилизации. Между тем, сдается мне, что в действительности этих достижений было не так уж много, равно как и симпатичных черт в принципе. Так, в книге звучат горделивые строки: «В астрономии, медицине, особенно в лечении травами, в умении отыскивать подземные источники питьевой воды, в агрономии, в градостроительстве индейцы Мезоамерики достигли уровня знаний, недостижимого для тех, кто явился с востока их завоевывать» (то же издание, стр. 18). Автор, безусловно, передергивает. Насчет познаний американских индейцев в астрономии вообще говорят очень много, хотя меня давно интересует вопрос, зачем таковые познания цивилизации столь скудной – ведь эти самые индейцы не смогли изобрести даже колеса. Вспоминается фраза Шерлока Холмса о том, что ему в его профессии не поможет знание того, что Земля вращается вокруг Солнца, а не наоборот. Индейцы могли хоть всю высшую математику знать назубок, хоть крестиком вышивать, но если этому не было практического применения, если они не знали даже колеса, то цивилизация их, вне всякого сомнения, была убогой.

С медициной тоже выходит натяжка. Сам автор пишет, что индейцев «косила не только оспа, но и заурядный грипп, не говоря о коклюше» (стр. 27). Вполне объяснимо то, что коренное население Америки страдало и гибло от доселе неизвестных ему болезней, завезенных европейцами. Но зачем же тогда лгать про недостижимый для конкистадоров уровень знаний в медицине? Очевидно, что будь этот уровень таким недостижимым, индейцы бы легко справились с этими эпидемиями, а они умирали, как мухи.

Нет ничего обидного или принижающего европейцев в том, что индейцы лучше их умели отыскивать подземные источники питьевой воды. Это превосходство обусловлено лишь тем, что краснокожие были коренным населением, лучше знающим свою страну. Аборигены Австралии наверняка лучше англичан метают бумеранги, но это же не повод говорить об их превосходстве над англичанами – британец стрельнет из ружья, и абориген смирно ляжет, а душа его пойдет пить чай с душами предков. Ну а конкистадоры захватывали индейцев в плен, и те искали им эти самые источники.

Насчет агрономии картина примерно такая же. Многие культуры, выращиваемые в Америке, европейцам до Конкисты были попросту неизвестны, так стоит ли обосновывать превосходство краснокожих тем, что они лучше умели выращивать маис и картофель? Если бы европейцы и это делали лучше, то следовало бы признать эту самую мезоамериканскую цивилизацию не вышедшей из каменного века.

Что касается градостроительства, то мнение автора является весьма спорным. А. Кофман в книге «Рыцари Нового Света» привел такое свидетельство: «например, современный испанский ученый К. Санчес Альборнос в 1983 г., защищая соотечественников от обвинений в уничтожении индейских культур, пишет следующее: «Какие бы ни пели дифирамбы доколумбовым культурам, чудовищно несправедливо сравнивать их с культурой нашей матери-Испании в эпоху великих трансатлантических экспедиций… Индейцы не имели ничего, что можно было бы даже отдаленно сопоставить с философией, литературой, искусством, наукой, государственными учреждениями испанского королевства в начале XVI в.». И далее: «Несправедливо швырять нам в лицо мексиканские пирамиды и развалины таинственного города инков Мачу-Пикчу, чтобы прославить культуры завоеванных народов. Да разве можно Мачу-Пикчу поставить рядом с Толедо, Сантьяго-де-Компостела, Севильей… пусть даже с такими городами, как Саламанка, Авила, Сеговия?!»» (М., «ПАН ПРЕСС», 2007 г., стр. 50).

Далее автор «Праздника заклятий» пишет: «Технологические навыки индейцев доколумбовой поры в области строительства дорог, городского хозяйства, медицины и астрономии мало укладываются в европейское идиллическое представление о «добром дикаре»» (стр. 139). Насчет отсутствия выдающихся достижений в медицине и бесполезности астрономических фокусов индейцев я уже высказался. Что касается строительства дорог, то эти самые дороги лишний раз свидетельствуют о той странной, неестественной убогости, жалкости мезоамериканской цивилизации. Дороги-то у индейцев были, но при этом они не сумели изобрести то, для чего дорога, по сути, и нужна – колесо. А так по этим самым дорогам и перемещались прибывшие из старушки Европы конкистадоры.

Что же касается городского хозяйства, то не вполне понятно, как можно говорить о каком-то уровне управления своим городом, когда конкистадоры, которых было в тысячи раз меньше, чем краснокожих, сумели, скажем, покинуть Мехико в знаменитую Ночь печали. Конечно, много европейцев при этом погибло, но если многотысячная орда все же упускает из самого центра своего города пару тысяч европейцев, то это говорит не только о запредельном уровне военного искусства последних, но и о банальном неумении индейцев удержать весьма небольшие силы противника в своем городе.

Итак, рассуждая о достижениях мезоамериканской цивилизации, автор или лжет, или раскрывает те из них, что не имели практического применения.

Я убежден, что на самом простом, внешнем уровне жизнеспособность цивилизации проявляется в том, способна ли она дать отпор внешнему врагу. С точки зрения истории это выглядит примерно следующим образом: цивилизация определенное время развивается, совершенствует свои навыки, делает открытия; затем она подвергается нападению – эдакому экзамену на прочность. И пусть ее представители знают всю карту звездного неба наизусть без всяких телескопов – если она не может постоять за себя, цивилизации пора отдохнуть в небытии. В этой связи Кофман писал: «они прекрасно владели плавкой бронзы и меди, металлов вполне пригодных для выделки топоров и мечей. Но почему-то до металлического оружия индейцы так и не додумались. Еще один парадокс цивилизации, которая создала самый точный в мире календарь, но не изобрела колеса.» (указ. соч., стр. 159).

На более сложном уровне сила цивилизации, на мой взгляд, проявляется в духовной жизни ее представителей. Говоря об этом, я должен признать, что мезоамериканская цивилизация была цивилизацией больной, а в своей болезни страшной.

Автор откровенно пишет: «Без той власти, что дают сны, человек – ничто» и далее добавляет: «Похоже, никогда еще не было на свете человеческого сообщества, до такой степени проникнутого верой в сны и в потусторонний мир» (стр. 54-55). Люди, чью жизнь определяют сны, кажутся мне беспомощными, жалкими и нездоровыми. Если же сны определяют жизнь всей цивилизации, то таковой является вся она. И ладно бы, если эта цивилизация жила спокойно, рыхля землю палками-копалками и считая звезды. Силой, скрепляющей даже повседневную жизнь мезоамериканцев, была кровь.

Порой, увы, приходится соглашаться с Гегелем, писавшем в том духе, что война суть одно из средств развития истории. К сожалению, это так. Однако у истории, безусловно, есть и иные способы развиваться. Между тем в рассматриваемом нами случае война приобрела несколько иное значение. «Война – не просто схватка людей за обладание земными благами. Она – повод накормить вечно голодных богов…» (стр. 63). Вот к чему толкали индейцев их сны. «Ко времени прихода испанцев вся военная мощь теночков, распространившаяся на большую часть Центральной Америки, оказалась направленной не столько на возвышение империи, сколько на добывание пленников для принесения в жертву. В самом деле, доблесть воина определялась не количеством убитых им врагов, а числом пленников, присоединенных его стараниями к бесконечной веренице несчастных, взбиравшихся вверх по ступеням пирамид, чтобы окончить свою жизнь на жертвенных камнях.» (А. Кофман, указ. соч., стр. 130). Не свидетельствует ли это о тяжелой болезни цивилизации?

Зверства, творившиеся в Америке до прихода конкистадоров, ужасают. Впрочем, автор «Праздника заклятий» пишет о них как о чем-то обыденном, что не должно вызывать возмущения или жалости к жертвам: «Советники Тариакури призывают его не умерять пыла в служении богам и в жертвенных приношениях, не забывать ни небесных божеств, ни земных, ни подземных, адских духов, следить, чтобы всего у них было вволю – и дров, и приносимых в жертву людей и зверей» (стр. 42); «Огонь, благовония и кровь, текущая из рассеченных ушей, служили для уакусеча молитвой, они – пища и услада их богов» (стр. 46); «Воины, добытые в бою…попадают в плен и приносятся в жертву во время празднеств, чтобы напитать богов своей плотью и кровью. Именно такова скорее всего одна из главных целей всех военных экспедиций» (стр. 64); ««И здесь также приносятся жертвы, - говорит с гордостью чичимекский правитель, - и кровь пленников никогда не высыхает»» (стр. 64); «Умерший правитель увлекает за собой на тот свет семерых своих жен, чтобы они и там могли надзирать за его добром, кормить и поить его, а также и «всех тех, кто мог бы ему услужить в ином мире»: ювелиров, изготовителей луков, стрел и пернатых уборов, плотников и охотников, моряка, подметальщика, которому предстоит убирать мусор с дороги перед ним, кравчего, танцовщиков и музыкантов, рассказчика, чтобы развеивать его скуку, и даже некоторых врачей, «которые могли бы за ним ухаживать и его лечить»» (стр. 78); «Гравюра номер 20 к факсимильному изданию Хосе Туледы демонстрирует свирепость наказаний. Виновных в адюльтере увечат (рваные губы, вырванные глаза, кастрация мужчин). Тела пытаемых оставляются потом без погребения, на растерзание лисам и койотам» (стр. 91); «Но участь осужденных этим не исчерпывалась: впоследствии их скелеты, полностью очищенные от мяса, подвешивались в домах главных жрецов, и каждый праздник скелетов («унисперанскаро») их извлекали оттуда, и те, кто привел их казнь в исполнение, «рыдали» за них» (стр. 92).

Несмотря на все эти зверства у автора хватает смелости говорить о «высокой духовности и нравственности» (стр. 143) индейцев. Чтобы привести еще более красноречивые примеры духовности и нравственности краснокожих, я обращусь к книге Хэммонда Иннеса «Конкистадоры. История испанских завоеваний 15-16 веков» (М., Центрополиграф, 2002 г.).

В Семпоале Эрнану Кортесу подарили восемь девушек, чтобы они стали подругами его капитанов. «Он заявил, что, если испанцы примут девушек, они станут кровными братьями индейцам, а это невозможно сделать, пока девушки не станут христианками, а индейцы не прекратят человеческие жертвоприношения и не откажутся от содомского греха. На тот момент в жертву регулярно приносилось до пяти человек в день. Индейцы предлагали сердца жертв идолам и съедали их руки и ноги. Так же обычны в городах были мальчики-проститутки, одетые девочками» (Иннес, указ соч., стр. 90).

«Описание этих жрецов просто ужасно: «Одни носили черные одеяния, как у каноников, а другие – капюшоны поменьше, как у доминиканцев. Они носили очень длинные волосы, до пояса, а некоторые даже до щиколоток, и волосы эти были настолько спутаны и вымочены кровью, что их невозможно было бы разделить. Их уши были разрезаны во многих местах в качестве жертвы, и пахли они серой. Но они также пахли и кое-чем похуже – разлагающейся плотью». Эти жрецы не женились, но практиковали содомию» (там же, стр. 90).

«Более ужасающая версия рассказывает, что Ачитометль, король Кулуакана, разр
ешил им поселиться в Тисапане, на кишащей змеями территории, теперь являющейся районом Мехико, называемым Сан-Анжел. Он отдал им свою дочь, без сомнения ища с ними союза против соперничающих городов. Однако вместо того, чтобы отдать ее в жены своему вождю, жрецы убили ее и содрали с нее кожу. Когда же, по их приглашению, Ачитометль приехал с визитом, его повели в затемненную кумирню возжечь благовония их богу. Он разжег огонь и оказался лицом к лицу со жрецом, облаченным в снятую с его дочери кожу. Если это правда, то даже если все это было проделано исключительно с целью увести теночков в безопасные тростниковые плавни, трудно обнаружить что-либо человеческое в этих жрецах с извращенным и злобным сознанием» (там же, стр. 129).

«Каннибализм также поначалу был для них ритуалом; отсеченные конечности жертвы передавались семье воина, захватившего этого пленника. Однако позже каннибализм превратился в привычку, настолько обыденную, что один из конкистадоров, писавший анонимно, утверждал, что индейцы «ценят человечину более высоко, чем любую другую пищу; зачастую они отправляются на войну и рискуют своими жизнями только затем, чтобы убить и съесть»» (там же, стр. 130-131).

Я понимаю, что духовность и нравственность понятия относительные, в них можно вкладывать различные смыслы. Однако я считаю, что в данном случае нет никаких оснований говорить о нравственности и духовности. Мезоамериканская цивилизация представляется мне цивилизацией бесплодной, жалкой в своей убогости и никчемности, слабой перед внешним врагом и отвратительной по тому образу жизни, который вели ее обитатели. Забавно, что, упомянув духовность и нравственность, автор «Праздника заклятий» уже на следующей странице пишет о таких явлениях в индейской среде, как алкоголизм, распад семьи, самоубийства и преступность (стр. 144). Странные все же бывают представления о нравственности и духовности.

Описав вкратце действительно имевшую место картину мезоамериканской цивилизации, я бы хотел сделать один немаловажный, как мне кажется, вывод. Как известно, значительное число трудов посвящено обоснованию этой самой Конкисты. Обосновать ее, в сущности, не очень сложно – с точки зрения юриспруденции испанцы имели на покорение индейцев право, а потому осуждать их за сам факт такого покорения странно. Однако сейчас я хотел бы сделать акцент на том, что обоснование Конкисты во все времена нужно было лишь для европейцев – для людей, знакомых с системой права Испании и понимающих смысл христианской веры; людей, не приносивших человеческих жертв и не евших человеческое мясо. Я полагаю, что непосредственно во взаимоотношениях «конкистадоры-индейцы» никакого обоснования не требуется. На просторах американского континента к моменту начала Конкисты творились такие непередаваемые ужасы и оргии, что пришедшие из Европы люди, по моему мнению, имели полное право делать на этом континенте все, что угодно – хоть выжечь его дотла, хоть утопить в двух океанах. Ведь кровь никогда не должна высыхать во славу индейских богов, индейцы сами это признавали. Однако ничего этого испанцы не сделали. Они принесли в Америку цивилизацию.

Любопытно, что автор «Праздника заклятий» признает, что определенный застой перед приходом конкистадоров в среде индейцев имел место: «как и в истории японских самураев, за золотым веком последовали времена порчи нравов, злоречия, лени и неотвратимого упадка» (стр. 68). Вот тут-то и пришла Конкиста.

Конкиста вовсе не была предприятием более жестоким, чем те, что регулярно творились на просторах Америки до нее. Особое внимание, на мой взгляд, следует обратить на то, что определенные племена, например, чичимеки, отличались особенной агрессивностью и с течением времени подавляли другие. Автор «Праздника заклятий» пишет: «…наводящие страх воины-чичимеки из клана Уакусеча перестают быть всего лишь кучкой искателей приключений, рыщущих в поисках хороших земель. Они становятся избранным народом, а их главари – царями и военачальниками, получившими от самих небесных божеств весть о своем высоком предназначении» (стр. 39).

Описывая свершения царя Тариакури, автор приводит следующий эпизод: «Но когда воины Тариакури вступили наконец в Курингаро, они скорее всего увидели город, сокрушенный голодом. Его царек Кандо был уже мертв, сраженный родной дочерью Тариакури, а большинство подвластных деревень оказались в руках чичимеков – уакусеча. Курингаро пал и был бесславно стерт с лица земли, на этот раз – необратимо. Жителей частью убили, частью увели в рабство, и с этих пор все земли к западу от озера попали под власть Тариакури и трех его царств и стали подчиняться законам, диктуемым Курикавери» (стр. 56). Автор прямо пишет о «грабежах вражеских поселений» (стр. 59).

О постоянных притеснениях более слабых племен упоминает и Иннес: «…вождь не только заверил Кортеса в своей неизменной дружбе и настойчиво приглашал испанцев войти в город, но и горько пожаловался на постоянные притеснения Моктесумы» (указ. соч., стр. 110); «Но жертв требовалось слишком много – покоренным племенам неизбежно приходилось обеспечивать .постоянную потребность ацтеков в человеческих жертвах. Результатом такой кровавой политики были массовые восстания, особенно в районе Пуэбла, где воинственные племена тлашкала и чолула оказывали ацтекам сильное сопротивление» (там же, стр. 139); «В лагерь испанцев, горя любопытством увидеть теуле, пришли индейцы из всех окрестных городов, включая Чалько. Они приносили в дар золото, одежды и женщин, а их вожди высказывали обычные жалобы на Моктесуму. Его сборщиков налогов обвиняли в грабеже последнего имущества, в творимом над женами и дочерьми на глазах отцов и мужей насилии, в уводе мужчин на принудительные работы» (там же, стр. 157).

О тирании ацтеков свидетельствует и Кристиан Дюверже в своей книге «Кортес» (М., «Молодая гвардия», 2005 г.): «Взятие Теночтитлана становилось, таким образом, индейской войной. Должно быть, агрессивность и алчность ацтеков были невыносимы, раз столько туземных городов предпочло вступить в союз с испанскими захватчиками» (стр. 138).
Как видно, индейцы и города с лица земли стирали, и голодом жителей морили, и убивали их, и уводили в рабство, и подчиняли своим законом, и в жертвы приносили, и последнее имущество отбирали, и женщин насиловали. На что же тогда жаловаться этим самым индейцам, что такого отличного от вышеописанного было в Конкисте? Отличие было, пожалуй, лишь одно – зверств при Конкисте было меньше.

Итак, говоря об истории вопроса, автор «Праздника заклятий» многократно позволяет себе ложь, причем настолько вульгарную, что порой диву даешься, читая ее.

Нечто менее скверное можно наблюдать при прочтении строк книги, посвященных искусству. Здесь автор не прибегает к обману, однако вовсю пользуется весьма неопределенными терминами, а потому должен был бы раскрыть их. Так, фраза ««Описание Мичоакана» позволяет оценить всю меру гениальности Тариакури как организатора» (стр. 49), может привести к абсурдным, на мой взгляд, мыслям о том, что у гениальности может быть мера, а сама она может быть различима кем-то помимо самого гения. Далее автор заявляет: «Совершенство, оно сквозит в самых простых предметах» (стр. 104). Я сомневаюсь в возможности создания совершенного произведения.

Конкиста в книжке именуется «катастрофой, превратившей самые блистательные мировые культуры в подобие звездной пыли» (стр. 106). Не знаю, как можно говорить о блистательности культуры, в которой даже не было нормальной письменности: «Ацтеки создали высокоразвитое рисуночное письмо, позволявшее с большой точностью вести запись событий, достоверно отображать сцены происходящего. В то же время такое письмо практически бесполезно для передачи отвлеченных идей, и его невозможно назвать (как, скажем, китайские иероглифы) полноценной письменностью» (Иннес, стр.131). В этой связи чересчур смело звучит следующая фраза из «Праздника заклятий»: «доколумбово состояние их (индейцев – К.П.) жизни, если судить по свидетельствам ее последних мгновений, сравнимо с бытие античных греков и римлян» (стр. 126). В свете разговора о блистательной культуре нелишним было бы вспомнить, что греки и римляне умели писать (Сократ, правда, ленился, но у него был Платон). Мезоамериканцы же отчего-то - вероятно, вследствие блистательной культурности – нормальной письменностью так и не обзавелись.

Едва ли не единственное определение, данное автором в области искусства, это само определение такового: «особый способ представлять себе время и реальность» (стр. 15). С ним можно соглашаться и нет, но оно хотя бы приведено, и благодаря этому можно понять, что автор имел в виду, используя данный термин.

В общем и целом, от книги я не в восторге. Невесело наблюдать, как хорошим ясным языком описываются небылицы. Одна из основных идей книги – о Конкисте как о зле – является глубоко ошибочной; более того, она весьма криво обосновывается либо не обосновывается вовсе.

Все же закончить я хотел бы выражением своей солидарности с другой идеей книги, особенно ясно высказанной в последних составляющих ее эссе. Это идея о том, что планета Земля заслуживает бережного к ней отношения, а все люди, несмотря ни на что, братья. Давным-давно отгремели сражения Конкисты, и ныне весьма немногие уделяют время разговорам о ней. Экологические же проблемы, проблемы голодающих и умирающих от эпидемий людей стоят весьма остро в наш жестокий век. Так будем же говорить и плясать, кто как может, вопреки новому потопу.