Анжелика Анн и Сержа Голон

Решила набросать небольшой драббл о событиях, предшествующих аресту графа, и о его размышлениях на этот счет. Помнится, мы много раз обсуждали, почему он был так беспечен и недооценил опасность. Этим фиком мне хотелось показать, что Жоффрей думал о сложившейся ситуации.

Ночь перед арестом.

— Вы споете для нас? — спросил король.

Жоффрей де Пейрак вздрогнул и, повернувшись к Людовику XIV, смерил его надменным взглядом, словно это был какой-то незнакомец, которого ему не представили. В этот момент он почувствовал прикосновение пальцев Анжелики к рукаву своего бархатного камзола и услышал ее умоляющий шепот:

— Спой для меня.

Граф натянуто улыбнулся, согласно кивнул и подал знак Бернару д'Андижосу, который сразу же умчался.

Жоффрей проводил его хмурым взглядом. Какое унижение! Он, потомок графов Тулузских, должен петь на потеху, словно наемный музыкант! Если бы не Анжелика и та неподдельная тревога, что плескалась в ее изумрудных глазах, он наверняка отказался бы. С другой стороны, доставить удовольствие сюзерену - это честь, и мало кто из придворных понял бы сейчас негодование графа. В своей провинции он привык чувствовать себя королем, а тут ему приходилось склонять голову перед юношей, который годится ему если не в сыновья, то в младшие братья, и который еще не знал, что делать с властью, неожиданно свалившейся на него. Жоффрей, не принимая его в расчет, сделал ставку на Мазарини, оказав тому определенного рода услуги, которые, как он думал, разгонят сгустившиеся над ним тучи. Но чувство опасности не покидало Пейрака: предупреждение Пегилена о его скором аресте он принял к сведению, но был уверен, что это невозможно - не было ни повода, ни объективных причин для подобной вопиющей несправедливости. И потом, кто мог отдать такой приказ - не этот же мальчик, который тщетно пытался изображать из себя сурового властителя, но на деле был лишь марионеткой в руках своей матери и хитрого итальянца.

Все обойдется, все сложится наилучшим образом, ему нечего опасаться... А сейчас он споет - почему нет? Споет для дам. И для своей жены...

Жоффрей почувствовал, как дрожат в его ладони ее нежные пальчики, и поднес их к своим губам.

- Что вас так взволновало, моя дорогая?

Он заглянул в ее глаза и улыбнулся ободряющей улыбкой.

- Вы... - начала Анжелика и тут же замолчала. На ее губах ощутимо трепетали слова: "Вы были слишком дерзки в разговоре с королем, какая неосторожность!", но она их не произнесла. Вместо этого она улыбнулась ему в ответ.

Юный скрипач Джованни, пробравшись сквозь толпу придворных, подал графу де Пейраку его гитару и бархатную маску.

— А зачем вы надеваете маску? — спросил король.

— Голос любви не имеет лица, — ответил де Пейрак, — и когда прекрасные дамы погружаются в грезы, их взгляд не должно смущать никакое уродство.

Он взял несколько аккордов и запел старинные песни на провансальском языке, перемежая их любовными серенадами.

Потом он встал и, подойдя к инфанте, присел рядом с нею и спел неистовые испанские куплеты, с хриплыми вскриками на арабский манер, в которые, казалось, была вложена вся страстность, весь пыл иберийского полуострова.

Застывшее лицо инфанты с белой перламутровой кожей наконец выразило волнение — она подняла ресницы и все увидели, как заблестели ее глаза. Возможно, она в последний раз мысленно вернулась в свою уединенную обитель, где маленьким божеством жила в окружении своей старшей камеристки, своих дуэний и карликов, которые смешили ее; жизнь унылая, неторопливая, но привычная: играли в карты, принимали монахинь, которые предсказывали судьбу, устраивали завтраки с вареньем и пирожными, украшенными фиалками и цветами апельсинового дерева.

— Вы нас очаровали, — сказал король певцу. — Отныне я желал бы только одного — слышать вас как можно чаще.

Глаза Жоффрея де Пейрака странно блеснули из-под маски.

— Никто не желает этого так, как я, сир. Но ведь все зависит от воли вашего Величества, не так ли?

Граф заметил, что Людовик чуть нахмурил брови.

— Да, это так. И я рад был услышать это из ваших уст, мессир де Пейрак, — проговорил он с некоторой холодностью.

Граф вдруг ощутимо почувствовал, что воздух вокруг него стал сгущаться, словно перед неминуемо надвигающейся грозой. Ему даже показалось, что он услышал отдаленные раскаты грома в голосе юного короля.

Жоффрей снял маску и низко поклонился.

Праздничный вечер подходил к концу. Рядом со вдовствующей королевой, кардиналом, королем и его братом, напряженно выпрямившись, сидела инфанта, опустив глаза под взглядом своего супруга, с которым завтра ее соединит торжественный обряд. Она уже была отторгнута от Испании. Филипп IV и его идальго с болью в сердце уехали в Мадрид, оставив гордую и чистую инфанту в залог мира…

Пейрак, погруженный в свои размышления, едва ли обращал внимание на веселье, царившее вокруг, на радостное возбуждение придворных, на волнение инфанты. Лишь полный обожания взгляд жены и ее голос, в котором сквозило восхищение и горячая любовь к нему, заставляли графа любезно улыбаться и вести ничего не значащие светские беседы.

Жоффрей украдкой наблюдал за королем, время от времени ловя на себе его взгляд, в котором отчетливо читались неприязнь и настороженность. Черт возьми, неужели он недооценил опасность? Неужто волчонок, напуганный Фрондой, затаился лишь на время, и теперь хочет забрать все, что принадлежит ему по праву, желает, чтобы каждый в его государстве склонил перед ним голову и не смел поднять без его приказа? И голову нужно будет наклонять тем ниже, чем больше будет страх Людовика перед независимостью и возможностью нового бунта. И перед богатством, которое сильнее любой власти.

Пейрак вспомнил прием в Тулузе, организованный им в честь приезда короля в Отеле веселой науки, и в который раз укорил себя за то, что невольно вызвал зависть этого недоверчивого молодого человека, который теперь мог одним росчерком пера решить его судьбу и низвергнуть на самое дно жизни. Вопрос был только в том, как скоро он решится на это...

Вернувшись в отель уже поздно ночью, Анжелика сорвала с себя одежду, не дожидаясь помощи служанки, и, с облегчением вздохнув, бросилась на кровать.

— Я совершенно разбита, Жоффрей. Кажется, я еще не подготовлена для придворной жизни. Как это они могут столько развлекаться и еще находить в себе силы ночью изменять друг другу?

Граф, ничего не ответив, лег рядом с нею. Было так жарко, что даже прикосновение простыни вызывало неприятное ощущение. Через открытое окно по комнате иногда проплывал красноватый отсвет проносимых по улице факелов, освещая всю кровать, полог которой супруги оставили поднятым. В Сен-Жан-де-Люзе царило оживление — готовились к завтрашнему торжеству.

— Если я не посплю хоть немного, я упаду во время церемонии, — проговорила Анжелика, зевая.

Она потянулась, потом прижалась к смуглому, худощавому телу мужа.

Он протянул руку, погладил ее округлое, белевшее в темноте бедро, коснулся талии, отыскал маленькую упругую грудь. Пальцы его затрепетали, стали настойчивее, спустились к бархатистому животу. Но когда он позволил себе более смелую ласку, Анжелика сквозь дремоту протестующе пробормотала:

— О, Жоффрей, мне так хочется спать!

Он не настаивал, и она взглянула на него из-под опущенных ресниц, проверяя, не рассердился ли он. Опершись на локоть, Жоффей смотрел на нее и тихо улыбался.

— Спи, любовь моя, — прошептал он.

Слушая ровное дыхание жены, граф постепенно успокаивался. Возможно, он драматизирует ситуацию. Да, архиепископ Тулузский его враг, и он сделал все, чтобы опорочить Пейрака в глазах короля и кардинала, но его домыслы о "проклятом тулузском золоте" вызовут лишь насмешки у здравомыслящих людей и вряд ли послужат основой для колдовского процесса, который так жаждал начать прелат. Жоффрей усмехнулся, вспоминая их недавний разговор в соборе. "Помните о «тулузском золоте», — вполголоса говорил тогда де Фонтенак. — Сервилий Сципион, который ограбил тулузские храмы, был покаран за свое святотатство. Вот почему поговорка о «тулузском золоте» заставляет думать о несчастье, которое неизбежно следует в расплату за богатство, нажитое сомнительным путем". Эта проповедь могла бы устрашить менее стойкого человека и породить расскаяние у более религиозного, но у де Пейрака она вызвала лишь ироничную улыбку. Архиепископ был наивен и жесток, как и все праведники, но едва ли в лице Мазарини он найдет такого же фанатика. Граф намекнул итальянцу, что может быть полезен короне как своими связями, так и деньгами. Ради торжества справедливости и удовлетворения жажды мести тулузского Великого инквизитора он не станет расправляться с могущественным и лояльным к власти сеньором, вся вина которого состоит лишь в том, что он слишком богат... Или станет? Именно потому, что легче избавиться от одного влиятельного человека сейчас, чем потом утихомиривать целую провинцию, которая только и ждет повода поквитаться с "проклятыми северянами". Какая глупость! Жоффрей и сам удивлялся, как мало его сейчас волнует это веками культивировавшая ненависть к захватчикам с Севера. Все, что его заботило на данный момент - это жена и ребенок, их семья, то счастье, которое он так нежданно обрел и о котором даже не мечтал. Доставлять радость своей зеленоглазой красавице, видеть улыбку на ее губах, восхитительные ямочки на щеках, слышать ее мелодичный голос и переливы серебристого смеха... Обладать ею, теряя голову от восторга, шептать шальные слова, осыпать поцелуями и чувствовать, как она отдается в его власть, еле слышно произнося: "Любимый"...

Жоффрей осторожно привлек к себе Анжелику, провел кончиками пальцев вдоль линии совершенной груди, тонкой талии, коснулся бедра... Головокружительное желание захлестнуло его с головой, но граф сдержался, не смея прерывать чуткий сон жены. Он любовался ее разметавшимися по подушке золотистыми волосами, чуть приоткрытыми губами, легко вздымающейся от дыхания грудью, изящной позой, в которой живописцы обычно изображают отдыхающих богинь... Самая красивая женщина из всех, кого он когда-либо встречал, его жена, его творение, его кумир. Жоффрей слегка наклонился, чтобы коснуться губами ее губ, но потом с сожалением отстранился, боясь, что разбудит ее. Он даже отвернулся к окну, борясь с так некстати разгоревшимся страстным порывом, и устремил взгляд на луну, царившую в легкой дымке облаков и окружавших ее звезд, прекрасную и величественную. "Что наша жизнь в сравнении с вечностью? - подумалось графу. - Всего лишь мгновение, и стоит ли тратить его на бессмысленные волнения и тревоги?"

Завтра его не арестуют, наконец решил де Пейрак, никто не будет портить скандалом свадьбу короля, а вечером они с Анжеликой уедут - тайно, никого не ставя в известность, даже друзей. Они отправятся в Беарн в их уютное поместье, затерянное среди гор, где спокойно смогут переждать опасность и поправить свои дела, наслаждаясь обществом друг друга. Если он сумеет договориться с архиепископом Тулузским, который активно интриговал против своего непокорного прихожанина, а Мазарини успокоит подозрения Людовика в отношении чересчур независимого графа, то есть шанс, что все обойдется и о нем забудут на какое-то время... А потом, когда король достигнет того влияния, о котором мечтает, Жоффрею уже можно будет не опасаться его гнева и зависти.

Итак, решено. Пусть Анжелика спокойно наслаждается свадебной церемонией, он все скажет ей завтра. А пока впереди у них целая ночь. Маленькая жизнь, которую они проведут в объятиях друг друга, и пусть весь мир катится к дьяволу... Он, граф де Пейрак, еще пока властен над страстями. И держит в руках свою Судьбу.